ЖУРНАЛ «КАЗАКИ»

Возвращение Петра Бекетова с Амура
(Окончание. Начало в №3-2014)

Владимир Бахмутов

Удивительный это был человек – Петр Бекетов. Отважный воин, своей выдержкой и умелым руководством не раз спасавший жизни своих товарищей. Дипломат-самородок, умевший во многих случаях словом, не допуская военного столкновения, убедить инородцев в жизненной необходимости принять «руку государеву». Талантливый военный строитель, руководивший возведением немалого числа русских крепостей-острогов – Рыбенского и Братского на Ангаре, Тутурского, Ленского (Якутского) и Олекминского на Лене, Иргенского и Нерчинского в Забайкалье, Кумарского, Куминского и Косогорского на Амуре, заложивший первое зимовье на месте будущего Иркутского острога. Умелый организатор и руководитель поисковых и боевых отрядов, прошедший с ними десятки тысяч километров по сибирской земле. Это был поистине государев человек – человек, радевший не личным интересам, а интересам своей страны.

Находившийся в ссылке протопоп Аввакум, извещая государя о бесчинствах, которые творил в Даурии Пашков, писал ему: «…после розгрому Богдойскова пришли достальные казаки снизу ко Офонасью Пашкову на Иргень озеро… пришли с ними же, казаками, служить великому государю … два перевотчика – Ивашко Тимофеев Жючерской да Илюшка Тунгусской. Жили они у тех даурских казаков многие лета… толмачеством государю сбирали государские ево казны… А воевода Афонасей Пашков у казаков их отнял и взял к себе во двор сильно, оне и по се время плачючи живут, мучася у него во дворе, пособить себе не могут…»

Нет сомнений, что Парфенов противился этому, может быть, даже пытался их освободить, но это ему не удалось. Он узнал о трагической судьбе Костьки Москвитина и пятидесятника Ивана Елисеева, замученных в трюме дощаника по приказу Пашкова, подневольном положении Аная с его товарищами и, наверное, сознавал, что такая участь может ждать и его самого.

Прибывшие с Байкала служилые люди говорили, что едет на смену Пашкову приказным человеком забайкальских острогов тобольский сын боярский Ларион Толбузин. Пашков и сам понимал, что недолго осталось ему воеводствовать. А у него были такие надежды на этот поход – мыслил разжиться здесь добром, чтобы хватило и себе на всю оставшуюся жизнь, и детям, и внукам. Старался не упустить последних оставшихся возможностей. Без жалости обирал и тунгусов, и остававшихся еще в отряде охотников-промышленников, и служилых людей. Повязал всех долгами, кабальными записями.

В августе 1661 года воевода послал из Иргенского острога 72 служилых человека и 20 ясачных тунгусов во главе со своим сыном Еремеем «на великого государя непослушников – на тунгусские улусы в поход». В составе отряда были казаки, пришедшие к Пашкову три года назад с Иваном Елисеевым, 15 человек Абрашки Парфенова и семь человек Аная – дючерские, гиляцкие и даурские люди.

Целью похода был все тот же грабеж. Об этом вполне определенно писал протопоп Аввакум. Накануне похода Пашков, мучимый недобрыми предчувствиями, призвал шамана, чтобы узнать, удачен ли будет поход.

Аввакум с возмущением писал о том, как вблизи его зимовья шаман, свернув голову живому барану, «начал скакать и плясать, и бесов призывать… И беси сказали: с победой великой и с богатством большим будете назад». Все обрадовались предсказанию шамана. По словам Аввакума, «и воевода рад, и все люди радуются, говорят: богаты придем!».

В походе во время одной из ночевок Парфенов со своими друзьями, а с ними и люди Аная, забрав с собой пищали, боевой припас, провиант и «всякую иную рухлядь», бежали из отряда. Беглецы, как стало потом известно, вышли на Ингоду, сделав плоты, спустились по ней к Нерчинскому острогу, захватили там казенные струги, пытались даже овладеть острогом, чтобы заполучить хранившиеся там запасы пороха и свинца. Однако оборонявшие его казаки во главе с пятидесятником А. Васильевым отстояли крепость, и они поплыли на Амур с тем, что у них было.

Пашков будет писать енисейскому воеводе Ивану Ржевскому: «А будет, господине, те воры и государевы изменники Обрашко Парфенов с товарыщи обявятца в Енисейском остроге или в уезде, тебе б, господине, …тех воров и изменников Обрашка Парфенова с товарыщи… сыскав и роспрося, пытать накрепко, где оне его великого государя струги дели, что взяли грабежем в Нелютцком и Тунгуском остроге, и ружье и всякую служилую рухлядь, …а после пытки, господине, велеть их вкинуть в тюрму… А кто имяны с теми изменники с его великого государя службы от меня сбежали, …и у сына моего и у служилых людей оружье и всякую рухлядь покрали, …тем ворам роспись под сею отпискою…»

Роспись эта пока не найдена, во всяком случае не обнародована в открытой печати. Между тем она, возможно, помогла бы сделать новые впечатляющие открытия в истории становления Албазинского острога.

Казалось бы, вот и все – кончилась Амурская эпопея Абрашки Парфенова и его дружной команды. Была середина сентября. Оставалось полтора месяца, как встанет, заледенеет Амур, пора было задуматься и о собственном спасении. Но этот человек и не думал отступать от намеченной цели. Он принял решение идти навстречу Лариону Толбузину, чтобы вместе с ним вернуться на Шилку в надежде стать участником русского закрепления на Амуре.

Отряд беглецов включал в себя кроме Парфенова пятнадцать его товарищей, в том числе двух китайцев; Аная с девятью спутниками – даурами, дючерами и гиляками, среди них – две женщины, всего – 26 человек. Чем не интернационал? Сохранившиеся исторические документы свидетельствуют о том, что к Лариону Толбузину пришли лишь двадцать. Видимо, в устье Урки отряд разделился. Шестеро, по всей вероятности женщины и гиляки-нивхи, распрощавшись, поплыли дальше. Даурские же князцы и китайцы остались в отряде с Парфеновым.

Самое удивительное состоит в том, что в намерении вернуться на Шилку его поддержали не только находившиеся рядом с ним русские служилые люди, но и даурские князцы, Анай и его товарищи – не пожелали возвращаться в свои улусы, остались с Парфеновым.

После неожиданной смерти в 1660 году стольника Дмитрия Зиновьева, намечавшегося на смену воеводе Афанасьеву Пашкову, глава Сибирского приказа князь Трубецкой поручил решение этого вопроса тобольским властям, лишь известив их, что в Нерчинск надлежит послать теперь уж не воеводу, а приказного человека. Во исполнение этого указа князь И. А. Хилков направил на смену Пашкову тобольского сына боярского Лариона Толбузина, который поздней осенью 1661 года в сопровождении якутских служилых людей прибыл к Тунгирскому волоку. Вот там-то, в Тунгирском острожке, он и встретил зимой выбиравшихся с Амура беглецов из отряда Афанасия Пашкова – Абрашку Парфенова и 15 его товарищей, а с ними Аная с его земляками.

Беглецы добрались до устья Урки, когда уже заснежило и ударили первые заморозки. Сделав кое-как нарты и погрузив в них нехитрый свой скарб, впряглись в них и, бросив вмерзшие в лед струги, побрели голодные и обессиленные сквозь метель к Тунгирскому острогу.

Там они встретились с остановившимся на зимовку тобольским сыном боярским Ларионом Толбузиным, который шел в сопровождении якутских служилых людей на смену воеводы Пашкова. Служилые, не таясь, рассказали ему о волнениях тунгусов, вызванных притеснениями Пашкова, его зверствах и бесчинствах. Повинились в том, что бежали от него, оправдываясь тем, что не было больше мочи терпеть. Изъявили готовность следовать с ним на Шилку.

Толбузин, со своей стороны, заверил, что заберет их с собой и не допустит расправы над ними Афанасия Пашкова. Велел отдыхать, кормиться и быть готовыми к походу. Встреча Лариона Толбузина вселила в Абрашку Парфенова и его спутников новую надежду. Это был человек совсем иной породы. О нем с благодарностью отзывался Аввакум, добрую память потомкам оставили и он сам, и его сын Алексей – будущий герой албазинской обороны.

Чуть отпустили морозы, Толбузин на лыжах в сопровождении «интернационального» отряда Парфенова и нескольких якутских служилых людей двинулся к Шилке. Афанасия Пашкова он застал в Иргенском остроге. Уже оттуда, приняв дела, 25 мая отправил его с челядью в сопровождении якутских служилых людей за Байкал.

Когда Пашков направлялся в Забайкалье, с ним шло около 500 служилых людей (еще и 70 человек его дворни). Толбузин принял у него всего лишь 75 человек – жалкие остатки некогда грозного войска. Предстояло все начинать сначала. Знавший о пограничных проблемах России на Западе, Ларион Толбузин на первых порах не обращался за помощью в столицу, надеялся на поддержку Енисейска и Якутска.

В мае 1662 года и зимой 1663 года он пишет якутскому воеводе И. Ф. Голенищеву-Кутузову, просит о помощи людьми. С подобной же просьбой обращается к енисейскому воеводе И. И. Ржевскому, просит о присылке «мимо Братского острога» хлеба и прибавочных людей. Извещает, что из Якутска через Тунгирский волок это сделать невозможно и что если ему не поможет Енисейск, то им «всем помереть будет голодною смертию».

Не получив от них поддержки, Толбузин приходит к заключению, что без помощи столицы ему Шилки не удержать. Начинает одного за другим отправлять в Москву гонцов с информацией об обстановке в Забайкалье. 17 марта 1663 года пишет в Сибирский приказ отписку, в которой сообщает о своем прибытии в даурскую землю, сложностях обстановки, малолюдности острогов, голоде и сдержанно просит помощи.

Для Петра Бекетова эти годы тоже вряд ли были бездеятельными, ведь ему не было еще и шестидесяти лет. Переписка тобольской администрации со столичными властями свидетельствует о потоке пленных поляков и литвинов, направлявшихся в те годы в Сибирь. Для их сопровождения необходим был конвой – «приставы», как тогда их называли. Однако даже и при этом не редки были побеги.

Тобольский воевода Иван Андреевич Хилков на месте решал, кого из них и куда направить: кого в служилые люди сибирских острогов, кого на пашни или в промысловые артели. И опять же для их проводов до места службы с передачей местным воеводам нужны были приставы. Так что хватало тогда «отъезжей службы» всем тобольским служилым людям. Вероятно, был задействован в них и Петр Бекетов.

В 1662 году дорогу из Тобольска в Москву захлестнул обратный поток – начался обмен пленными с Речью Посполитой. Князю Хилкову предстояло вновь собирать в Тобольске бывших пленных, формировать команды и отправлять их в сопровождении тобольских служилых людей в столицу, чтобы сдать их там с рук на руки столичным властям.

В июне 1663 года в Нежине гетманом Украины избрали И. Брюховецкого, занимавшего промосковскую позицию. Это наконец-то в какой-то мере стабилизировало обстановку в стране. Лишь тогда государь и Боярская дума обратились к сибирским проблемам, прежде всего к Амуру и Шилке. Обстановка там и в самом деле складывалась трагическая: Нижний Амур Россией, по сути дела, был утерян, критическая обстановка складывалась и на Шилке.

Было ясно, что этому району необходима экстренная помощь. Но кто мог дать деятелям Сибирского приказа объективную всестороннюю и подробную информацию об обстановке в этом крае? Побывавший на Амуре Дмитрий Зиновьев мертв, Афанасий Пашков тяжело болен, просит Аввакума о пострижении его в монахи. Это мог сделать только недавно вернувшийся оттуда Петр Бекетов.

Неизвестно, побывал ли Петр Бекетов еще раз в Москве. Такое предположение невольно возникает в связи с неожиданной активизацией в 1663 году действий правительства по закреплению российских позиций в Забайкалье.

Трубецкой наверняка не раз встречался со Стрешневым по вопросам, связанным с передачей дел. Он хорошо знал Бекетова по его прошлым делам, поэтому вполне может быть, что вместе со Стрешневым расспрашивал Бекетова об амурских делах. Должно быть, немало времени было посвящено обсуждению конфликтов с маньчжурами, причинам, их породивших.

Без сомнения, Бекетов рассказал деятелям приказа о бесчинствах, какие творил на Амуре Ерофей Хабаров, и их последствиях. Есть все основания считать, что Бекетов, находясь в Москве, узнал о лживых допросных речах Петриловского, пропаже листа из этих допросных речей, об отписках Пашкова с пропавшими страницами, о том, что, как говорил когда-то Дмитрий Зиновьев, дьяк Протопопов «дружил Хабарову». Вероятно, выплыла в этих разговорах и пропажа челобитной амурских казаков, вернувшихся в Якутск в 1661 году, о которой писал в Москву воевода Голенищев-Кутузов. Бекетов имел возможность высказать обо всем этом собственное мнение, как и свои предложения о необходимых мерах для закрепления Амура.

В связи с этим возникает вопрос: как были восприняты в Сибирском приказе все те новости, которые принес Петр Бекетов в части оценки деятельности на Амуре Ерофея Хабарова и его племянника, их пагубных последствий? Как в свете всех этих новостей отнеслись руководители Сибирского приказа к действиям дьяка Протопопова? Устроили ему разнос? Известили обо всем государя?

Об этом в исторических источниках нет никаких сведений. Но известно, что «…въ 1663 году, марта въ 13 день, во вторникъ, на 3 неделе Великаго Поста …Григорий Протопоповъ умре». Что это, инфаркт?

Информация и предложения Бекетова, судя по всему, были восприняты в Сибирском приказе с должным вниманием. Об этом свидетельствует тот факт, что в 1663 году начальник Сибирского приказа окольничий Р. М. Стрешнев приказал срочно направить в даурские остроги из других сибирских городов «добрых охочих» служилых людей и обеспечить их так, чтобы «никаких нужд не было». Только на «хлебную покупку» ассигновалась огромная по тем временам сумма в 1200 рублей. Служилым людям, пожелавшим остаться в даурских острогах на постоянную службу, было обещано «прибавочное» жалованье.

30 декабря 172 года (по новому летоисчислению – в конце 1663-го) енисейскому воеводе В. Е. Голохвостову был направлен предельно жесткий указ государя о посылке даурским служилым людям дополнительных людей, снаряжения, хлебного и соляного жалования.

Воеводе велено было «суды в ту Даурскую посылку в два отпуска со всеми судовыми снастями строить наспех, …выбрати из Енисейских казаков охочих добрых людей к тоболским к десяти человеком в прибавку десять же человек, с добрым ружьем и которые б плотничному делу умели, в том числе хотя б один человек грамоте умел, …и через Байкал, или куда ближе и податнее, смотря по тамошнему делу и по вестям, в легких судах, на весну за льдом тотчас, безо всякого мотчанья отправить, чтоб им дойти до Нерчинского острогу однем летом…».

В заключение государь обязывал енисейского воеводу, чтобы об исполнении указа он «отписал и всему роспись прислал… к Москве с нарочным гонцом». Предупреждал, что если «ты против сего нашего государева указу радети не учнешь, и служилых людей выберешь плохих, или наше государево жалованье учнешь роздавать по посулом, и вскоре служилых людей в даурскую посылку не отпустишь для своей безделной корысти, и от того нашему государеву делу учинитца какая поруха, тебе от нас, великого государя, быти в опале и в розоренье безо всякие пощады».

Между тем обстановка на Шилке с каждым днем ухудшалась. В отписке, отправленной 11 декабря 1663-го, Ларион Толбузин писал в Москву о приходе к острогам тунгусских воинских людей, угоне казачьих лошадей, оставлении у себя якутских служилых людей, сопровождавших его в Даурию, и людей Абрашки Парфенова, встреченных им у Тунгирского волока.

Через месяц в столицу приходит новая отписка Толбузина, отправленная им 23 января 1664 года, в которой он сообщает о побеге Абрашки Парфенова с товарищами и «подговоренных» им якутских, илимских, енисейских, нерчинских и иргенских служилых людей на Амур, после чего в даурских острогах вместе с Толбузиным осталось всего лишь 46 человек.

Трудно сказать, знал ли о содержании этой отписки Петр Бекетов. Она, судя по всему, проследовала через Тобольск накануне его трагической кончины. Вся корреспонденция, направлявшаяся в столицу из восточной Сибири, без сомнения, прочитывалась тобольскими воеводами. Возможно, князь И. А. Хилков ознакомил Бекетова с содержанием этой отписки, тем более что там шла речь о Парфенове – его бывшем соратнике.

Если это так, то это была последняя большая радость, которую испытал старый землепроходец. Он, без сомнения, сразу понял, что это был за «побег», куда и с какой целью.

Мы, к сожалению, не знаем подлинного текста отписки Лариона Толбузина, где говорится о побеге на Амур Абрашки Парфенова со столь значительным по численности отрядом (получается так, что в нем было 68 человек, при этом практически все они – служилые люди). В отписке, без сомнения, более подробно были изложены обстоятельства и причины этого «побега». Судить об этом приходится лишь по краткому сообщению о ней в государевом указе.

Дословно этот фрагмент выглядит так: « …в прошлом во 171 году служилые люди Обрашко Парфенов с товарыщи, да к ним же де пристали прежние Даурские служилые люди Захарко с товарыщи, подговоря с собою Якутцких, Илимских, Енисейских, да Нерчинских и Иргенских служилых людей, побежали по Шилке реке на Амур; и после де побегу Обрашки Парфенова с товарыщи в Даурской земле в трех острогах служилых людей с ним Ларионом осталось толко сорок шесть человек…».

Сопоставление этой информации со сведениями из других сохранившихся документов вызывает недоумение и немало вопросов. Было ли это побегом? Почему в таком случае нет свойственных такому событию эпитетов и характеристики беглецов – «изменники», «воры», «пограбили государеву казну» и проч.?

Кроме того, о побеге служилых людей Толбузин извещает Москву в своей отписке, отправленной 23 января, в то время как в отписке, отправленной месяцем раньше (11 декабря), пишет, что Абрашку Парфенова с товарищами он оставил служить в Даурии и задержал из-за малолюдства сопровождавших его в Даурию якутских служилых людей впредь до подхода подкрепления. Возможно ли, чтобы все эти служилые люди вдруг изменили и бежали от Толбузина на Амур в пору жестоких морозов и вьюги? Это же абсурд!

Значит, уход этого отряда состоялся раньше – осенью 1663 года. И не сообщил он об этом в Москву лишь потому, что это был организованный поход на Амур добровольцев с какой-то важной для Толбузина целью. При этом подбирал добровольцев («подговаривал») и возглавил поход Абрашка Парфенов. Обо всем этом Толбузин, без сомнения, писал в своей отписке в Москву 23 января 1664 года. Так почему же в указе говорится, что казаки бежали на Амур? Некоторые исследователи при этом добавляют: бежали в Албазинское городище.

Вопрос неожиданно получил разрешение после просмотра Толкового словаря старорусских слов и выражений. Оказывается в XVII веке слова «побег», «побежать» имели более широкий смысл. Кроме значения «спасаться бегством», «скрываться», «уходить тайком», их часто применяли в смысле – «спешно направляться куда-либо, с какой-либо целью»; «быстро, поспешно куда-то пойти». Что же за цель была у этого похода?

Еще в 1658 году Пашков по совету своего сына, ходившего на разведку вниз по Амуру, принял решение строить главный Даурский острог на месте Албазинского городища. Место это они выбрали не случайно. Еще люди, побывавшие там с Хабаровым, рассказывали, что богато оно и лесом, и зверем, и рыбой, а земля плодородна и удобна для хлебопашества. Пашков писал об этом в Москву, то есть согласовал место возведения острога с центральными властями. Об этом не мог не знать Ларион Толбузин. Впрочем, он и сам, должно быть, понимал необходимость возведения острога на Амуре как нового опорного пункта по сбору ясака и прикрытия Нерчинска с востока.

Бекетов, без сомнения, тоже не раз обсуждал со своим соратником, где именно следует поставить острог на среднем Амуре. Проплывая мимо Албазинского городища в 1656 году, они и сами имели возможность оценить достоинства его расположения.

Нет сомнений в том, что нерчинские казаки пошли к Албазинскому городищу возводить там острог по настоянию Абрашки Парфенова, поддержанному Толбузиным. Этим решалось сразу несколько задач: расширялась территория ясачного сбора, обеспечивалась защита Нерчинского острога с востока, наличие у Албазина пашенных земель позволяло обеспечить себя хлебом.

Не лишним будет напомнить читателю, что для главного Даурского острога еще по приказу Пашкова на Ингоде срубили 8 башен и 200 саженей городового леса на стены. Плоты с лесом сплавили к Нерче, где их было приказано зачалить к берегу. Правда, в 1659 году во время бури, часть из них разбилась и была унесена течением вниз по Шилке. Однако большая часть леса в плотах сохранилась. Так что казаки, без сомнения, сплавились на этих самых плотах вместе с лошадьми, тем самым сократили время возведения острога и имели возможность весной распахать землю и произвести первые посевы.

Все вышеизложенное дает основание считать, что Албазинский острог с самого начала был государевым острогом. В остроге на первых порах было около 70 человек – служилых людей из Якутска, Илимска, Енисейска, Нерчинского и Иргенского острогов. Вероятно, там же в составе албазинского гарнизона находились люди Аная – амурские аборигены, побывавшие в Москве с Зиновьевым, а также дючер Ивашка и тунгус Илюшка, ходившие в столицу с Абрашкой Парфеновым в 1656 году.

Илимские беглецы с Никифором Черниговским во главе пришли в Албазин двумя годами позже. Они, без сомнения, тоже приняли участие в сооружении острога. К 1665 году, пишут исследователи, в остроге было больше сотни казаков.

25 августа 1664 года томским воеводам И. В. Бутурлину и П. П. Поводову был направлен новый указ государя о дополнительных мерах по укреплению даурских острогов, отправке туда второй партии служилых людей, денежного, хлебного и соляного жалованья.

27 сентября 1665 года в дополнение к Албазинскому, Нерчинскому, Иргенскому и Телембинскому острогам был построен Селенгинский острог. Тем самым завершено сооружение линии пограничных крепостей, защищавших русские земли с юга.

Имена первостроителей Албазинского острога – Абрашки Парфенова и его друзей (Ивашки и Логинки Никитиных, Кузки Филипова, Кузки Иванова и Левки Ярофеева) и людей Аная – нигде больше не встречаются в сохранившихся документах того времени – ни в казачьих челобитных, ни в отписках воевод, ни в списках защитников Албазинского острога 80-х годов.

В литературе есть упоминание (правда, без указания первоисточника) о том, что уже на первых порах пятнадцать албазинцев были убиты тунгусами во время разъездов. Кто были эти люди, неизвестно, но труды их не были напрасными, уже к 1666 году после принятых правительством мер в Нерчинске, Баргузинском и Селингенском острогах насчитывалось 354 казака. При этом непосредственно в Нерчинском их было 194, в Албазинском – более 100. А в 1682 году было образовано самостоятельное Албазинское воеводство, Албазинский острог стал политическим и экономическим центром русских поселений на Амуре.

Нельзя не видеть, что в значительной мере мы в этом обязаны труду Петра Бекетова и его соратников.