ЖУРНАЛ «КАЗАКИ»

Горячий осколок

Леонид Рохлин

(Окончание. Начало в №3-2014)

А из полевой столовой уже доносились дразнящие запахи. И отряды уходили шеренгами в леса и поля, сквозь маленькие чистенькие французские городки и поселки. Удивленные жители внимали незнакомой речи, их провожало мычание коров да яростный лай собак, разбуженных от сонной однообразной жизни. Скауты устраивали спортивные состязания на реке. Здесь особо выделялся мой герой. Ему не было равных в плавании, но особо в прыжках в воду. Бесстрашие и одержимость владели им. Он поражал сверстников, прыгая в воду с мостов Руана. Этого ему было мало. И когда поездом ездили на море, в окрестности Гавра, он показывал высший пилотаж, прыгая с отвесных высоких скал и мачт пришвартованных кораблей. Его возбуждали хвала друзей и горящие глаза подруг.

Но самое глубокое очарование ожидало вечерами. Пылающий костер, снопы искр, летящих к черному безмолвному небу и разговоры. Бесконечные, словно волны океана. То бурные и громкие, то спокойные и тихие. Правдивые искренние слова обо всем, что творится в мыслях.

И конечно, наиболее часто разговоры касались России. Ее истории, но более всего недавних времен из жизни родителей, посещения ими театров, концертов, встреч с выдающимися певцами, литераторами, поэтами.

Воспитатели, проведшие там юность, а многие и долгие годы взрослой жизни, с непонятным детям возбуждением рассказывали о прежнем устроенном быте, о высоком чувстве чести в среде людей их круга. Именно тогда моему герою вспомнилась история с любовником первой жены отца, и он смог оценить по достоинству его высокие моральные качества, уважение нравственных норм в самом себе. Конечно, вспоминались в эти часы и рассказы генерала о патриотизме солдат и офицеров на войне. Душу охватывали любовь к отцу, безграничная признательность…

Потом кто-то заводил песню. Ее подхватывали, и на волне возникших чувств в темноту ночи летели стихи. И здесь тоже выделялся мой герой. Проникновеннее, восторженнее никто не мог читать Блока, Гумилева, Брюсова, Иванова. Модных среди эмигрантов той поры.

Была и еще одна причина, пожалуй, самая существенная, постоянно радостного настроя. Мой герой встретил девушку с голубыми глазами и длинной русой косой. Тихую, задумчивую, мечтательную. Ее родители из старинного обедневшего дворянского рода жили по соседству, в крупном поместье богатого француза нувориша, у которого отец работал управляющим.

Пришла первая любовь. Незаметно. Вспыхнула внезапно и осветила жизнь.

Как-то однажды в Руане всем отрядом осматривали старинную церковь Святого Уэна. Ее высоченная стометровая фонарная башня в окружении пяти других вот уже более семи столетий высится в центре древней рыночной площади Руана. Той самой рыночной площади, где при стечении большой толпы великая Жанна д`Арк подписала клятву отречения, подчинившись приговору отлучения от церкви как вероотступницы и еретички.

Там, среди хоровода магазинчиков, кафе и открытых ларьков с овощами и фруктами, от переполнявших душу чувств юношу буквально прорывает. С горящими от восторга и гнева глазами, забыв о приличии, он громко рассказывает, как девятнадцатилетняя девушка возглавила французскую армию и освободила свою страну от врагов.

Она была такая же как мы, чуть-ли не кричит мой герой, она беззаветно любила Родину и отдала жизнь за свободу и независимость Франции. И мы должны отдать все силы для освобождения своей Родины – России!

Он еще долго говорил, победно оглядывая друзей и собравшихся поодаль французов, с удивлением и непониманием внимающих словам русского юноши. Его всколыхнули не только события пятисотлетней давности. Огромные голубые глаза, восторженно смотрящие прямо на него. Не отрываясь. Он заметил их мгновенно. Вобрал в душу и глаза, и русую голову с толстой косой.

Не раз пересекались их взгляды и раньше в лагере, но только здесь, на памятной рыночной площади, он решился подойти и все еще разгоряченный речью, решительно взял ее руки и, прислонив ладошками к своему лицу, быстро проговорил заветные слова. Теперь их всегда видят вместе. И в походах, и особенно возле вечернего костра. Теперь еще чаще слышат его голос. Страстный, уверенный, подогреваемый любовью.

Мир внезапно озарился добротой и светом.

Мой герой стал выделяться среди сверстников. Его заметили и вскоре назначили командиром звена, а потом и отряда. В торжественной обстановке руководитель НОРС полковник Богданович вручил юноше памятный знак и удостоверение члена руководства скаутов в Нормандии. Тогда же полковник, заинтересовавшийся скаутом, составил и характеристику моего героя. В ней, помимо прочего, писалось – «…выделяется серьезностью выдвигаемых планов, обстоятельной разработкой и упорностью при выполнении… в спорах азартен и фанатичен, беспощаден к поверженным, признает только свою правоту…»

Тогда же зародилось его двойственное отношение к вере. Во Франции тех лет, да и сегодня тоже, православные церкви, тем более храмы, очень редки. Есть в Париже, есть в Марселе. Вот, кажется, и все. Поэтому с рождения мой герой крайне редко бывал в церкви, не общался со священником, лишь от отца знал догматы веры. А уж духовного отца, которому мог-бы открыть сердце, покаяться, выплакаться, он вообще не знал. Только родители да скудная литература могли подвигнуть в вере.

Но родители, повторяю, им слабо занимались, а светская литература тех времен была весьма далека от религиозных таинств, истин и обрядов. Конечно, он верил в Бога, но никогда не был близок к Нему.

Для скаутов, как и для многих дворянских семей того времени, понятия Бога, Царя и Родины полностью совпадали. Так было всегда в России. Роль религии в сознании людей, особенно интеллигенции, была невысока. Поэтому между этими понятиями не делалось особого различия. Тем более в зарубежье. Воспитывали самоотверженных и добропорядочных. Таким постепенно становится мой скаут.

Ну и конечно, жадно учился. Любовь наполняла энергией. Чтобы чаще видеться и вне летних лагерей, Евгения, его подруга, уговорила родителей отпускать ее в Руан на курсы немецкого языка. Высокородная подруга, она происходила из древней княжеской семьи, была старше моего героя на три года, и это немножко сказывалось. Евгения выглядела женщиной, и когда они оставались наедине, то, чувствуя нетерпение и неопытность друга, словно ласковая мать, то ласкала и целовала, то нежно и решительно прекращала сближение.

Они встречались на курсах, куда Евгения приезжала на автобусе, а в обратную дорогу он вез ее на велосипеде. Через поля и тенистые небольшие дубравы, по старому мосту, что буквально висел в метре над тихой речушкой. Переезжая мост, они всегда сворачивали с дороги и, пройдя метров пятьдесят, выходили на прибрежную поляну, заросшую высокой травой. Там ужинали бутербродами, запивая чаем и весело болтая обо всем и ни о чем. И однажды на той поляне мягким, прозрачным, теплым весенним вечером Евгения вдруг пристально посмотрела в глаза юноше и, не отводя глаз стала медленно раздеваться.

«Ты только не торопись, любимый – шептали ее губы – не торопись!»

А он, словно теленок, впервые дорвавшейся до материнской груди, тыкался неумело, целуя и лаская, разгоряченный неистовой страстью. В какой-то момент почувствовал, как полностью растворяется в женском теле. Исступленно-восторженное состояние, казалось, длится вечность. Губы и руки подруги все требовали и требовали. Нежно и трепетно. И мой герой жадно повторял, следуя молчаливым указаниям женщины.

Это случилось между ними слишком поздно, чтобы имело счастливое и законное последствие. Заканчивался третий год обучения в лицее. Впереди были экзамены. Мечты неслись с головокружительной быстротой. Грезился университет, рядом любимая женщина. Мир казался прекрасным и удивительным. Познаваемым.

Мой герой оканчивает и лицей с золотой медалью. Получает грант на четвертый год лицейского курса с получением по окончании диплома конструктора-чертежника и льготного поступления в технический университет. Евгения знакомит его с родителями. Те души не чают в юноше, видя в нем дочери и свое благополучное будущее. Счастье приходит и в семью героя.

Старший брат весьма успешно движется по спортивной лестнице и вскоре становится вратарем сборной Франции по футболу. Сестра в Париже удачно выходит замуж, выбрав представителя знаменитого и богатого дворянского рода князей Елагиных. Родители, правда, в разводе, но материально обеспечены, и каждый занят устройством личной жизни. Все прекрасно, и впереди лишь светлое будущее.

И тут все внезапно рушится. Начинается мировая война. Вся северная Франция внезапно оккупируется немецкими войсками. За один месяц разгромлена армия страны, и великая держава рушится, как карточный домик. В середине июня немцы занимают Париж. С немецкой аккуратностью и деловитостью запрещают все союзы, общественные организации, собрания. Идут аресты коммунистов, евреев и членов левых партий. Вводится жесткое регулирование общественной жизни.

В первые дни войны старший брат призывается в армию и вскоре исчезает в водовороте военных событий. Резко ухудшается материальное положение семьи, и мать, никогда ранее не работавшая, вынуждена поступить на тот самый завод, где трудился ее старший сын. Разносит письма и документы, а по вечерам моет полы в конторе. Старается изо всех сил, чтобы обеспечить обучение младшего сына, дать возможность окончить лицей.

В ответ на репрессии нарастает сопротивление свободолюбивых французов. Мой герой не участвует в Сопротивлении. Руководство НОРС запрещает вмешиваться в отношения немцев и французов. Но скауты небольшими группами собираются по домам, устраивая вечеринки, обсуждая военные действия, постепенно заливающие Европу, идеологию фашизма. Мнения юношей и девушек противоречивы.

Как русские, все они очень негативно относятся к немцам, зная со слов родителей о битвах Первой мировой войны и читая воззвания лидеров фашисткой партии об уничтожении коммунизма на территории всей Европы. Следовательно, немцы планируют войну и с Россией. Но некоторая часть мечтает использовать немецкую армию для свержения большевизма в России и возвращения на Родину. «Надо сотрудничать с немцами – говорят они . – Россию невозможно оккупировать, тем более на долгий срок. Немцы уничтожат большевиков и уйдут, а мы вернемся и восстановим нашу власть, наши права. Надо сотрудничать!»

Идут яростные споры, до хрипоты, до раскаленного накала страстей. Постепенно многие скауты перестают посещать вечеринки, боясь последствий. Остаются непримиримые. В их числе, конечно, и мой герой. Он горит желанием действовать. Сотрудничество с немцами вызывает отвращение. Участие в Сопротивлении во Франции желательно. Но он не знает, где найти таких знакомых, их нет в его окружении.

Мысли раздваиваются, а посоветоваться не с кем. Руководители НОРСа исчезли. На телефонные звонки не отвечают. А тут еще уезжает с родителями Евгения. В Марсель, а там морем планируют в Алжир. Подальше от войны. Расставание было тягостным. Влюбленные подавлены обрушившимися событиями. Молчат, стоя на перроне, чуть поодаль от родителей. Евгения плачет, стесняясь выразить на людях свои чувства. Так случится, что они больше никогда не увидятся. Лишь через несколько десятилетий он узнает через общую знакомую, что Женя, став профессором, преподает русскую литературу в Чикаго, в частном университете.

Наступает самое страшное и самое героическое время в жизни моего героя. Оно вновь начинается с мучительного одиночества. Он мечется, не находит себе места. Учеба не приносит былого удовлетворения. А вокруг, он видит, нарастает сопротивление оккупантам. Знакомые семьи укрывают евреев и коммунистов. На улицах появляются прокламации, среди населения распространяются радиосводки с фронтов, кто-то режет провода телефонной связи, взрывает водоводы к военным объектам, и даже происходят убийства немецких офицеров. Сопротивление растет и комендатура Руана дает приказ мэрии города выставлять охрану из лояльных граждан на некоторых объектах.

По разнарядке и мой герой получает приказ войти в группу охраны. Он притворяется больным. Это спасает его на некоторое время, но что дальше? Он вновь и вновь не приходит на охрану объектов. И наступает день, когда добрый знакомый сообщает, что видел приказ о его аресте за саботаж и отправке в немецкие лагеря. О них уже все знают. Попасть туда означает мучительную смерть.

Он звонит в Париж отцу и просит срочно найти Богдановича. Ему необходима помощь. И она приходит. Буквально через день приезжает незнакомый человек, русский. Он передает документ – официальное направление от немецкой комендатуры в Париже в Бюро русских беженцев в Германии, где его направят на работу. Человек сообщает адреса и телефоны друзей в Берлине, где его примут и помогут. И письмо на имя некоего Виктора Байдалакова, председателя Совета НТС. Его он должен передать лично в руки.

Начинается самостоятельная жизнь девятнадцатилетнего юноши. Не в самую лучшую пору. Надо прямо сказать. Здесь для дальнейшего рассказа потребуется небольшое политическое отступление. Все со слов моего героя.

В Германии, как и во Франции, находилось много русских беженцев, бежавших из Советской России в годы революции и первые годы после нее. Сотни тысяч обездоленных семей.

И конечно, со временем зарубежное сообщество в европейских странах начало саморегулироваться, образуя уже чисто политические союзы и движения. Среди них главную роль играли Национально-трудовой союз нового поколения (НТС) и во многом сотрудничающая с ней Национальная организация русской молодёжи (НОРМ). В чём-то подобная скаутам НОРСа.

И если в первые годы существования отделения русских общественных организаций в Германии действовали в условиях демократического государства, то уже со второй половины тридцатых годов они столкнулись с ярым национализмом фашистской диктатуры. Лидеры фашизма стали открыто решать так называемый еврейский вопрос, физическое уничтожение нации. Спровоцированный властью массовый погром немецких евреев в ноябре 1938 года, оскорбительно названный ими «хрустальной ночью», был первым общегосударственным шагом.

За ним последовало убийство огромного числа евреев на специальных конвейерах в лагерях уничтожения с помощью «современной» техники. Уничтожено было до 6 миллионов людей. Немыслимый процесс! Немногим позже, с началом войны, началось осуществление и другого глобального проекта – завоевание нового жизненного пространства на Востоке и создания за счет славянских земель, главным образом русских, великой германской империи. Славяне были названы «паразитами среди наций» и тоже стали подвергаться массовому уничтожению в тех же лагерях.

Параллельно, когда немцы оккупировали чуть ли не половину России, они стали ввозить в Германию так называемых иностранных рабочих. Для работы в сельском хозяйстве и на военных предприятиях. В основном. Их гнали, как скот, сотнями тысяч и обращались хуже, чем с животными. Большинство погибали от голода и непосильного труда. Это были рабы.

Первое время, довоенное, столь яростный национализм не особо смущал руководителей русских патриотических союзов. Даже наоборот. Двадцать восемь эмигрантских организаций в то время направили лидеру фашистов Адольфу Гитлеру адрес с заверениями в своей преданности. Они писали, что не имеют права быть пассивными наблюдателями в борьбе двух миров. Противостояние коммунизму, неприятие марксистской идеологии служило притягательной силой. И потому в 1936–1939 годах руководители НТС ездили в Берлин, чтобы выяснить возможности для объединения с фашистскими властями.

Вели тайные переговоры о сотрудничестве в предстоящей войне с Россией. Видимо, о многом договорились, так как в 1939 году центр союза перебрался в Берлин. Но вскоре фашисты закрыли все эмигрантские учреждения, и НТС ушел в подполье. Как у нас говорят. Но действовать, к их чести надо заметить, не прекращал. Особенно с началом оккупации российских земель. Внедряясь в немецкие гражданские организации, члены союза проникали на оккупированные российские территории.

Они работали в отделах социальной помощи немецких управ, в местах общественного питания и культуры, в управлениях городского хозяйства. Некоторые помогали партизанам Белоруссии в их военной борьбе с фашистами. Но главным образом старались проникнуть в лагеря военнопленных, где в первые годы войны скопились и содержались в нечеловеческих условиях миллионы российских граждан. И, как могли, помогали своим соотечественникам.

В такую страну, в такое темное время, в такую опасную обстановку попадает мой герой девятнадцатилетним юношей. Попадает внезапно, врасплох, в огромный город, застигнутый черной идеологией. А ведь десятком лет ранее Берлин являл собой космополитический центр культуры. Кстати, во многом русской благодаря наплыву десятков тысяч ученых, литераторов, поэтов, художников, музыкантов и просто высокообразованных людей. Здесь они чувствовали вкус невиданной демократии. И вместе с тем это был город веселых, ярких притонов, разного рода жуликов, ловкачей, торгашей и агентов разведок всех стран мира.

У восторженного юноши здесь не было никого – ни родственников, ни друзей, ни приятелей. Никого! Безмятежная юность, так быстро пролетевшая, походы, костры, веселье, любовь, мечты – все мгновенно исчезло. И больше уже никогда не вернется… та счастливая короткая пора.

Его устроили на работу чертежником в небольшое конструкторское бюро маленького заводика в предместье Берлина. Порекомендовали пансионат в районе вокзала Шарлоттенбург, центре бывшей здесь ранее русской колонии.

Теперь он вставал в шесть утра, чтобы городской электричкой и автобусом добраться до заводика, где в небольшой комнате ютились четверо молчаливых чертежников. В пансионате проживало шестеро и тоже молчаливых людей. Даже за общим обеденным столом, где они встречались утром и вечером, царило молчание. И лишь косые многозначительные взгляды и порой выдавливаемые улыбки выдавали чувства. Все здесь боялись друг друга, страшились доносов, лишнего слова… смеха.

Он был самый молодой, внезапно вырванный из семейной среды, и эта непонятная обстановка, висящий в воздухе страх угнетали и сковывали юную душу. На помощь пришла хозяйка, сухопарая пожилая фрау. Как-то воскресным утром, когда за столом они оказались вдвоем, приветливо улыбаясь, дама заговорила, что неподалеку есть чудесное место. Аквариум в Ортштайльском зоопарке. Там можно долго гулять, любуясь диковинными рыбами, амфибиями, рептилиями, насекомыми, пауками. Постоялец, тут глаза хозяйки налились слезами, чем-то напоминает сына, который с подругой часто проводил там время. Погиб в Норвегии, и теперь вот она одна. У нее сохранился бесплатный пропуск от сына, и он может им воспользоваться.

Она ласково всматривалась в лицо юноши и все подливала ему остывший кофе. Аквариум, да кинотеатр на Гольцштрассе, где крутили длинные романтические американские вестерны, успокаивал мысли, и по воскресным вечерам они выплескивались в длинные письма. Он писал их Евгении, часто и подолгу задумываясь, нежно гладя исписанные аккуратным почерком листы. Писал и складывал в старый толстый альбом, который нашел в шкафу. Нередко читал предыдущие. И улыбался, даже тихо смеялся. Жутковато было слышать в гробовой тишине полутемной комнаты внезапные звуки.

А в понедельник снова у чертежной доски. Но вскоре размеренное тоскливое течение жизни резко изменилось. В обеденный перерыв, когда он гулял по аллее, к нему подошел человек. Он знал его как инженера-технолога с завода. Тот иногда приходил к ним в конструкторское бюро за чертежами. Человек протянул руку и мой герой вдруг услышал… русскую речь.

«Вы, я вижу, всегда одиноки – заговорил инженер, – не хотите-ли посетить нашу молодежную организацию, русскую, разрешенную властями? Возможно, найдете друзей и вообще наполните жизнь активной деятельностью на благо родины. Подумайте!»

Мой герой словно проснулся от спячки и со всей горячностью молодости откликнулся на призыв. Прощай гуляние в парках и мечтательное созерцание роскоши в темном зале кинотеатра. Теперь все будет как раньше, среди скаутов. Мечталось ему.

Но действительность поразила. Все воскресные дни, нередко и вечера после работы, словно в армии, необходимо было проводить среди сверстников берлинской дружины Национальной организации русской молодежи (НОРМ).

Изумлению не было предела, когда его нарядили в черную нормовскую форму с туго затянутым поясом и портупеей и заставили часами маршировать в шеренге таких же молодых людей, выкрикивая националистические лозунги, призывающие к войне с большевисткой Россией под руководством великой Германии. Ему было неприятно носить черную косоворотку навыпуск с накладными погонами и черные штаны. Петь песни, прославляющие Германию, под знаком Ополченческого белого креста с золотой каймой и двуглавым российским орлом посередине.

Душа противилась показному угару, этой неметчине. Положение немного изменилось, когда, видя невольную реакцию новичка, с ним по-дружески заговорил начальник дружины Иван Мелких. Невысокого роста, подтянутый, неулыбчивый человек объяснил встревоженному подавленному юноше, что неметчина – лишь внешнее проявление покорности власти, что необходимо, используя эту черную силу, войти в Россию, а там она автоматически растворится на необозримых просторах Родины.

«Вы вскоре вступите в Русский Корпус, – уверенно говорил Иван – и когда мы уничтожим большевиков и евреев, то займете высокое положение в России».

Он такое слышал и во Франции среди скаутов и не мог согласиться. Словам начальника не поверил, видя как искренне новые сверстники восхваляют нацизм и Гитлера. Неприязнь росла, но деваться было некуда. Не с кем поговорить, посоветоваться. Родилась даже мысль плюнуть на все и как-то добраться до отца, в Париж. Где-то затаиться. Переждать черное время. Но судьба вела другим путем.

Прошло два – три месяца. Как-то один из сверстников по дружине пригласил пройтись. Затем зашли в пивной бар. Долго говорили о разном. Крепкое баварское пиво размягчило сознание, и мой герой, поддавшись настроению, рассказал малознакомому человеку о себе, своих взглядах, как жилось во Франции. Только умолчал о письме Байдалакову. Тот все слушал, приглядываясь к собеседнику, а потом негромко сказал, что давно почувствовал его неприязнь к дружинникам.

И добавил, после небольшой паузы, что может познакомить с интересными людьми. Серьезными людьми.

Мой герой внезапно попадает в совершенно иную среду. Подпольной партийной жизни. Он это почувствовал сразу. С ним долго беседуют, много выспрашивают, объясняют программу партии (это была НТС), говорят о дисциплине и конспирации, так как придется действовать в жестких нелегальных условиях. И советуют не выходить из берлинской дружины НОРМ. Это надежное прикрытие. Первое время.

Оно недолго длилось. Хотя как представить. Ведь тогда каждый день, прожитый на свободе, люди считали счастьем и ложась спать не знали, что их ждет утром. В общем, прошло где-то немногим более года. Это время предельно насыщено мелкими и большими событиями. И самым большим из них стало нападение Германии на Россию. Хотя существовал между ними договор о ненападении, но все в Германии, особенно русские, догадывались, как он непрочен, недолговечен.

Война с Россией обострила в душе моего скаута противоречивые чувства. Им овладевала то ненависть к захватчикам, второй раз за двадцатилетие разорявших Родину, то радость, когда слышал от товарищей по партии, как миллионы солдат сдаются немецкой армии, как радостно встречают крестьяне освободителей от кровавого бремени советской власти. Но больше всего им владела гордость, что не стал пассивным наблюдателем в борьбе двух миров.

С готовностью и жаждой откликался на любые задания старших товарищей по партии.

Вскоре пришлось уйти с завода и его как члена НОРМ и сына царского генерала смогли внедрить в Русское доверительное бюро секретарем директора, некоего Сергея Таборицкого, вечно полупьяного убежденного нациста. Бюро ведало информацией обо всех эмигрантах и сообщало полиции о политической благонадежности каждого русского в Германии. Теперь он тайно передавал товарищам по партии сведения о тех, кем заинтересовалась полиция и кого неминуемо ждал арест. Их предупреждали, прятали или переправляли в Швейцарию.

Самым опасным была обратная задача. Внедрение через Русское бюро доверенных людей для работы в оккупированных российских областях.

НТС задолго до официального запрещения занималась заброской агентов в СССР. И не отказалась от этой мысли и после запрещения. Даже значительно расширила объемы заброски и людей, и печатных материалов, найдя отличный канал через Русское бюро. НТС стремилась создать русскую силу на русской земле.

И здесь особо отличился мой герой. Все мысли, вся энергия сконцентрировались теперь на подпольной работе. И ранее был скромным в удовольствиях, а ныне и вовсе запретил себе и думать о них. Лишь вечерами, приходя в пансионат, растворялся в заботах хозяйки и в ее длинных убаюкивающих беседах о мирной довоенной жизни. Ложась спать, перебирал письма к Евгении и писал, в особо тоскливые вечера новые.

Об опасности не думал. Не обжегшаяся юность не ведает опасности, слабо заботится об осторожности. На тайных встречах ему передавали папки со специально подготовленными документами на «благонадежных» русских. Он и два его товарища, тоже члены НТС, работавшие в Русском бюро, закладывали документы в архив, а затем в нужный момент они появлялись, среди других на столе лихого Таборицкого. Это мог делать только мой герой как его секретарь. По рекомендации директора бюро и после короткой проверки в тайной полиции, документы а за ними и люди, шли в различные немецкие государственные организации и частные фирмы, работавшие на оккупированных территориях.

Таким же образом удавалось внедрить своих людей и в охранные корпуса, создаваемые для охраны военных объектов на оккупированных территориях, и на роли преподавателей в учебные лагеря, куда отбирались квалифицированные лица из военнопленных для административной работы на Востоке. Через его руки за короткое время прошли сотни папок, сотни судеб незнакомых людей.

Его заметили в НТС. Не раз хвалили и однажды на конспиративной квартире представили председателю союза В. М. Байдалакову. В этот момент он и передал письмо от полковника Богдановича, давнего единомышленника председателя НТС. Там находилась копия той самой скаутской характеристики, в которой была дана блестящая оценка его морально-волевых качеств. И записка, где, помимо прочего, просилось обратить особое внимание на юношу, преданного делу русского зарубежного политического движения, умеющему работать в молодежной среде, увлечь людей идеей. С той поры авторитет моего героя значительно упрочился. Вскоре он становится личным секретарем председателя союза.

Ему доверяют многое, в том числе информацию от членов НТС, заброшенных в Россию. Вести ужасны. Описываются жуткие жестокости в поведении не только тайной полиции, но и армии, и немецкой администрации. Агенты сообщают, что нет в действиях немцев и мысли о создании какой-то другой России. Только полное порабощение, пренебрежение, презрение как к людям неполноценной расы… Обобщенные сведения мой герой и организованная им группа молодых друзей переправляла отделениям НТС в европейских странах с предостережением о сотрудничестве с немцами и рекомендациями находить действенных союзников в борьбе с фашизмом.

В этот очень короткий период жизни, как потом окажется, юноша постоянно ощущал все заполняющее чувство счастья и восторга. Бывало, он вдруг замирал, сердце щемило от угрозы, пугливо озирался, спрашивая себя: Что творится со мной?… кругом голод, страх и кровь, а ты чему-то радуешься, – и, не дожидаясь ответа, продолжал выполнять поручения. Страх быстро проходил, кровь кипела от гордости.

Его арестовали в самом конце 1942 года, двадцатилетним юношей. Я не буду вам рассказывать о том, какой кошмар творился в те времена в немецких тюрьмах и лагерях. И не только немецких, добавлю от себя, но и в еще большей степени в российских. Это отдельная и страшная тема. На восторженную юную душу обрушились пытки, унижения, оскорбления. Пришли годы, именно годы, постоянного ощущения боли, страха и голода. Мне не понять эти чувства.

Но могу, примерно, представить меру боли, когда вас стегают кнутом, по всей длине которого вставлены кусочки бритвы, когда сжимают пальцы в слесарных тисках, когда кладут лицом в лужу и прижимают голову до тех пор, пока человек, дико хрипя, начинает захлебываться, когда на морозе часами держат на плацу голых узников, когда сажают в карцер, клетку из колючей проволоки, издевательски названную розарием, где ни встать, ни сесть, ни лечь нельзя, когда из живых людей вырезают без анестезии органы как объекты анатомической демонстрации студентам медицинских институтов…

И в те же годы за тысячи километров на восток от Германии подобное в еще большем масштабе творилось в России. Там тоже сажали в карцер, ледяную нишу, вырубленную в огромной прозрачной глыбе льда, где через сутки человек превращался в тяжелого инвалида, а охранники с хохотом наблюдали как он корчится. Там расстреливали ежедневно под оркестр, под туш по спискам, читаемым дважды в день на разводах. С тем лишь отличием от Германии, что на Колыме мертвецы не могли пахнуть, вымерзали внутренности…

Испытание болью и голодом длилось около трех лет. Поначалу тюрьма, бесконечные дознания и пытки в лагере максимальной степени наказания «Гроссбарен». Затем обвинительный приговор в подрывной деятельности и ожидание смертной казни. Таким пришивали красную полоску на рукав куртки. Наконец, перевозят в концентрационный лагерь «Заксенхаузен», в барак смертников. По субботам, под звуки бодрого марша выводили на плац, строили вокруг трех одиноко торчащих виселиц. В жутком томительном ожидании блокфюрер громко зачитывал номера сегодняшних приговоренных, и несчастных тащили к виселицам.

Так прошло 210 суток. Тридцать выходов на плац, тридцать прощаний с жизнью, которую не успел увидеть. К этому нельзя привыкнуть нормальному человеку. Немыслимое по продолжительности ожидание смерти. Оно должно или сломать или ожесточить до предела сознание человека. С моим героем случилось последнее. Мучения выковали героя, как вы только что сказали.

Ну а дальше случилось неожиданное. Вдруг внезапно, загадочно его… освобождают. Невероятная для той обстановки история.

Февраль 1945 года. Война близится к концу. Города Германии лежат в развалинах, особенно столица. Моего героя неожиданно перевозят в столичную тюрьму Плётцензее и через несколько дней освобождают. Вот просто так. Выпихивают из тюрьмы без объяснений. С документом на чужое имя, где написано, что вот такой-то полностью отсидел срок по такой-то статье Уголовного кодекса и выпущен на свободу. И должен в такой-то срок зарегистрироваться в полицайпрезидиуме. В документе ни слова о подрывной деятельности.

Это все я рассказываю с его слов, без добавлений.

«Просто произошла путаница – говорил мне мой герой. – Перепутали фамилии с каким-то мелким уголовником, отсидевшим свой срок».

В мире есть устойчивое мнение о высочайшей приверженности немцев к порядку. Особенно в армии и в организациях, ведающих исполнением уголовных наказаний. Есть такое немецкое понятие – орднунг. Порядок во всем. И это не просто уклад жизни или стиль – это философия нации, ее тысячелетняя традиция.

Как-бы там ни было – он на свободе. Тощий, голодный, полубольной. Куда идти? Беспрерывные бомбежки, продукты по карточкам, проверки чуть-ли ни на каждом углу. Ни родных, не друзей. Он вспоминает сухопарую хозяйку пансионата и спешит к ней. Ему улыбается счастье. Хозяйка принимает его, и хотя сама влачит полуголодное существование, как может, обогревает замерзшую душу двадцатитрехлетнего юноши. Долго это продолжаться не могло. И, немного отогревшись, мой герой начинает искать работу.

Пришел на заводик, где прежде работал, но нашел лишь развалины. Идти в конторы по поиску работы побоялся. Ведь выданная в тюрьме справка на чужое имя. Вдруг начнут проверять? По этой же причине не хотелось искать и прежних друзей по НТС. Кто поверит, что выпустили из лагеря и тюрьмы, перепутав фамилии. Заподозрят в предательстве.

Хозяйка подсказывает адреса русских, когда-то проживавших в ее пансионате. Мол, обойди их, возможно, помогут с работой. Он идет по адресам, но никого не находит. Помог его величество случай. Как-то, устав, чуть не плача от отчаяния и голода, заходит в любимый ранее зоологический сад. Распогодилось, и даже выглянуло унылое зимнее солнце. На душе полегчало, и он неожиданно для себя заговорил с дворником, подметавшим аллею. Совсем молоденьким пареньком болезненного вида. По акценту понял, что перед ним славянин. Тот признался, что русский, что был угнан из Украины. Завязался разговор. Двое обездоленных прониклись друг к другу доверием и дворник, воодушевившись, стал говорить, что войне скоро конец, что наши уже неподалеку, что иногда даже слышатся орудийные залпы, и надо как-то перетерпеть, переждать это время.

Моего героя вдруг поразило слово НАШИ. Он, конечно, смолчал, но мысль о том, что скоро сюда придут русские войска, Красная армия, всколыхнула внезапно и остро. Вновь возникло знакомое по лагерю чувство страха: «Они мне не наши, они мои враги, такие же как фашисты. Придут, дознаются о деятельности в НТС и упекут в сибирские лагеря». Он много страшного о них слышал из информации агентов НТС, заброшенных в Россию. Теперь куда податься!

Паренек меж тем все говорил и говорил, видимо, радуясь, что можно перекинуться на русском языке с новым знакомым. И тут обмолвился, что слышал о военной школе Русской освободительной армии (РОА), ну той, созданной Власовым. Она в Дабендорфе. Тут недалеко, электричкой с вокзала Шарлоттенбург.

«Махнем вместе, – предложил паренек. – Там хоть свои, русские, да и кормят сносно».

Вот так судьба, как в России говорят, злодейка, забросила моего героя в школу пропагандистов РОА, что и на самом деле располагалась неподалеку от Берлина, в Дабендорфе. Там паренька отсеяли за полную безграмотность, а моего героя, распросив детально, узнав о его знании трех языков, направили в офицерскую школу вооруженных сил Комитета освобождения народов России (КОНР). Школа находилась в Баварии, под Ульмом, в Мюнзингене.

Школой руководил генерал Меандров, бывший офицер Советской армии, ближайший сподвижник Власова, тоже бывшего советского офицера, генерала. Будучи уже опытным подпольщиком, мой герой рассказал, что он сын царского генерала, убежал из Франции на работы в Германию, спасаясь от фашистов за саботаж, работал на таком-то заводе в Берлине, за глупую провинность попал в тюрьму. Теперь вот выпустили, но под бомбежкой потерял все документы. О политической деятельности смолчал. Вновь побоялся подозрений в предательстве.

Ему поверили. Время было смутное. Надвигался на Европу крах, обычный результат всякой большой войны. К тому же прельстило знание трех языков, что было немаловажно. Как потом оказалось. В школе провел всего два месяца. Никакой систематической учебы не было. Царил разброд. И ученики, и особенно преподаватели, все бывшие офицеры советской армии, думали лишь о своем будущем. Как спастись, как не попасть в руки советской разведки. И порознь, и собираясь группами, разрабатывали химерические планы спасения.

То перейти Альпы и скрыться в Швейцарии или в Италии, то раствориться во Франции, а некоторые звали в Югославию, к славянам. Но все упиралось в незнание языков. Все равно со временем поймают и выдадут. И все мечты и надежды сводились к единственному, как казалось, наиболее реальному – сдаться в плен к американцам или англичанам, чьи войска стремительно продвигались с запада. «Они не отдадут нас советским, – в один голос уверяли себя бывшие советские граждане. – Не могут нас предать, зная как с нами обойдутся. Как с предателями».

О том же думал и мой герой. Его, правда, немножко успокаивало, что никогда не был советским и родился в Чехословакии. Но страх, что дознаются о политической деятельности против России, был велик. Всей душой старался забыть эти годы. И французский период в НОРСе, и особенно работу в НТС. Два месяца томительных ожиданий, неопределенности. Как проклинал он эти годы! Как хотел забыть все и вернуться домой, к маме. К теплу и уюту. К учебе, которую не окончил, к большим мечтам о будущем.

«Господи. – молил он в ночи, зарывшись в жиденькое холодное одеяло. – Помоги добраться домой, помоги. Больше никакой политики, никаких общественных дел. Клянусь тебе! Домой хочу… Там меня ждет моя Женечка. Она уже вернулась. Помоги, Господи!»

Творец, видимо, услышав, помогает моему герою. Правда, долгим, извилистым путем ведет во Францию. Расставляет немало тяжелых препятствий, мучений, лишений. А напоследок одаривает новой любовью в ореоле шекспировских трагедий. В общем, дает испить полную чашу напитка из чувств и переживаний, еще более закаляя душу юноши.

Уже апрель 1945 года. Территория фашисткой Германии неумолимо сужается. Войска русских, американцев и англичан практически окружают остатки немецких войск в центре Германии. И вот только в этот момент руководство офицерской школы начинает судорожно действовать. Оно решает послать своего представителя к командованию американских войск, чтобы буквально выторговать наилучшие условия сдачи всего состава школы американской военной администрации.

Вспоминают о новом ученике как отличном знатоке языков, в том числе и английского. В опасный путь отправляются двое – некто капитан Лапин и мой герой. Путешествие короткое, но и на самом деле опасное. Определенной линии фронта нет. Американские и английские войска движутся неширокими колоннами. Им активно сопротивляются немецкие подразделения. Попасть в их лапы означает верную смерть. Но и оказаться в руках союзников, не представляя фактически никого, тоже страшно. Весьма рискованное предприятие.

Уже через три дня они благополучно натыкаются на штаб американской части и, представляясь русскими офицерами, прибывшими со срочным заданием, просят связать с верховным командованием. Но с ними беседует лишь начальник контрразведки, дотошно выспрашивая и внимательно слушая. Он вежлив и обходителен. Размещают в уютном особнячке, хорошо кормят, и они чувствуют себя не пленниками, а парламентерами. Но к верховному командованию не допускают, несмотря на настойчивые просьбы. Они не понимают, в чем дело.

Дело-то было в простом. Американские официальные органы впервые столкнулись со сложной структурой русских политических партий и союзов в Европе. Они ведь союзники России, а все эти организации антибольшевисткие. Они еще не выработали линии поведения ко всем этим партиям и движениям. Кто из них враг, кто друг, кто пособник фашизма. Непонятно. Установка была одна – если русский и тем более бывший гражданин России, то должен быть выдан советской администрации. Россия – союзник США в войне с Германией. До них доходят слухи, что с возвращенцами в Россию расправляются крайне жестоко. Как с предателями родины. Но какое им дело. Приказ есть приказ.

Время потянулось томительно медленно. Охраны не было видно. Вызывали то двоих, то по одиночке и беспрерывно спрашивали, записывали, сверяли, уточняли. Однажды пленники услышали беспорядочную стрельбу. Выскочили и увидели радостные возбужденные лица солдат и офицеров, стреляющих из винтовок, автоматов и наганов в небо. Они носились по лагерю, размахивая флагами, кричали, обнимали друг друга.

Так закончилась самая кровавая война за всю историю человечества.

Что будет дальше с нами? Почему нам не верят? Мрачные мысли не отпускали. В самом конце мая ранним утром вдруг приказали срочно собраться. Погрузили в крытую машину, где были еще какие-то люди и в сопровождении охранников повезли в неизвестном направлении.

Насторожило появление охраны. Сердце моего героя заныло от неопределенности. Особенно когда вновь увидел колючую проволоку поверх глухого высокого забора, ограждавшего поселок из длинных грязно-белых бараков. Разместили по двое в узких маленьких комнатенках. Слава богу, они были вместе. Щелкнул засов. В окошке увидели часовых в белых шлемах и белых коротких сапожках, медленно прохаживающихся вдоль бараков. Опять тюрьма. Теперь американская.

Мысли, как молнии, жгли измученное тело. Говорить не хотелось, да и Лапин молчал, удрученный последними событиями. Утром скудный завтрак и короткая прогулка. Днем обед, еле-еле облегчающий муки голода, затем вновь прогулка, на ужин разбавленный желудевый кофе с куском хлеба, тревожный сон. Так прошло три с половиной месяца. Никаких допросов.

О них как-будто забыли. Это не успокаивало, наоборот, взвинчивало. Страх неопределенности не уходил. Однажды по проходящему вблизи полотну железной дороги прошел эшелон товарного поезда. На паровозе развевалось на ветру красное полотнище, а из полуоткрытых вагонов неслись русские песни. Советские пленные возвращались домой, в Россию. В душе вдруг возникло радостное ощущение: может, напрасны страхи, может, в России примут хорошо. Ведь боролся с фашизмом, отсидел в страшном лагере смерти. Но там никого нет у меня. Что там делать? Радостное возбуждение ушло, и вновь страх, затем апатия овладели душой.

Он постарался взять себя в руки. Вспомнил, что они у него способны творить из дерева и металла самые разнообразные поделки. Разговорился с охранником, и тот, видимо, жалостливый от природы, стал давать ему во время прогулок нож и палки. Вскоре весь небольшой лагерь играл в самодельные шахматы и шашки, а дежурный офицер, раненный в ногу, опирался на крепкую буковую палку с изящным резным набалдашником. За это получал мой голодный герой дополнительный паек. Но к вечеру всегда нападала тоска. И мрачные мысли терзали сознание. Он не знал, что предпринять. Миссия парламентера давно закончилась, им никто не интересовался. Блуждала старая мысль как-то связаться с родными во Франции. Но как? Никаких возможностей пока не было.

В середине августа всех и опять внезапно погрузили в товарные вагоны. Целый день медленно двигались, часто останавливались. Нервы юноши напряглись до предела. Несмотря на постоянное ощущение голода, он даже не смог проглотить пайку. Пил воду и молча лежал, не слушая разговоры товарищей по несчастью, даже не отвечая на вопросы Лапина, который неожиданно повеселел, поверив в счастливое возвращение на родину.

На этот раз их привезли в казармы под Манхаймом, тоже окруженные глухим забором с колючей проволокой. А на утро, когда вывели на прогулку и мой герой увидел одних русских и вскоре узнал, что это бывшие генералы и высшие офицеры Советской армии, то понял. Это конец. Их всех собрали для отправки в Россию. Вскоре в лагере они заметили и советских офицеров в форме. Молниеносно распространилась новость – нас выдают. Это и произошло, но не сразу. В течение двух месяцев он замечал, как исчезали то один, то другой, то группами русские заключенные.

Все это время его не оставляло угнетенное, подавленное состояние, полное безразличие к окружающему. Он уже подготовился к худшему. Последней каплей было прощание с капитаном Лапиным. Они крепко обнялись. На глазах у обоих стояли слезы. А тут еще добавил нетерпеливый охранник, громко рявкнув, что, мол, фашисткие подонки, дрожите от страха.

Через два дня вновь перевод в другой лагерь. Через зарешеченное окошко в машине измученное сознание равнодушно отмечало приветливый сельский пейзаж, потом развалины незнакомого города, тощих оборванных людей, словно тени бесшумно скользящих по улицам. Наконец, машина въехала в лагерь. Скопище одноэтажных деревянных бараков, выстроенных буквой «Ш». Длинный коридор. По обе стороны одиночные камеры размером три шага на полтора с узкими деревянными нарами и маленьким мутным окошечком под потолком.

Режим в лагере оказался невероятно строг, но главное – унизителен. Утреннюю тишину прерывали звуки трубача. По одному выводили в уборную, куда наш узник плелся с умывальным тазом. Оправившись, умывшись, он быстро возвращался в камеру с тазом воды, которой должно было хватить на сутки. Там его ждал завтрак – чашка кофе, 150 г>хлеба с кусочком мармелада или масла. Через восемь часов давали обед, он же ужин – две-три ложки картофельного пюре, две-три ложки кукурузных зерен или иных овощей и две ложечки тушенки. Рядом опять стояла кружка кофе и ломоть хлеба. Раз в неделю выдавали пачку сигарет. Никаких прогулок, книг, газет, журналов, карандашей, бумаг. Столь строгий режим удивил юношу. В голове мелькали мысли. «Что они задумали?… В чем подозревают?»

Первые допросы были обычными. Он вновь и вновь рассказывал обо всем, что было в его жизни. Он вновь просил, умолял связать с родными во Франции. Офицер равнодушно кивал головой. Но однажды, когда заключенный в десятый раз рассказывал о деятельности НТС в подполье, офицер вдруг мягко, как-бы между прочим, спросил, не может-ли он помочь следствию.

Мой герой напрягся и недоуменно посмотрел на офицера.

«Вот вы, – продолжил офицер, – говорите, что были личным секретарем председателя НТС и хорошо знали его окружение. Не могли бы вы предположить, кто мог выдать гестапо не только руководство НТС во главе с председателем, но и многих резидентов партии в Польше, Австрии, России. Вам известно, что более 200 человек в 1943–1944 годах были арестованы в Берлине и в Польше и большинство из них погибли в Бухенвальде и Дахау?»

Юношей овладело буквально шоковое состояние. Так вот почему он оставлен один в лагере строгого режима. Его подозревают…

Офицер молчал, с интересом вглядываясь в лицо юноши.

«Вы удивлены, кажется, напуганы. Нет, нет! У нас нет никаких доказательств против вас. Хотя должны понимать, что внезапное освобождение из Заксенхаузена по меньшей мере кажется странным. Помогите нам и… себе. Идите и подумайте».

На следующем допросе его спросили, почему утаил при поступлении в офицерскую школу КОНР свою деятельность в НТС. Он опустил голову и тихо ответил, что боялся именно таких намеков. И тут же возразил, что если бы был виноват, то зачем было поступать в школу. Война кончалась, кругом разруха, и он мог бы спокойно где-то отсидеться, а потом, хорошо зная и немецкий, и французский, податься во Францию к родителям.

Он продолжал гневно отвергать намеки. Плакал и уверял следователя, что и сам не понимает, как произошло освобождение. Произошло чудо. Но чувствовалось, что был сломлен, что запутался. Уже не было злости, уже не возникало никаких оправдательных доводов. Лишь одна мысль сверлила мозги – отправьте куда-нибудь. Пусть даже в Россию, лишь бы окончились пытки дознания, мучения одиночества, лишь бы общаться с простыми людьми, пощупать траву, обнять дерево.

Прошла зима, весна. Допросам не было конца и края. Стала страшно болеть голова, одолевал мокрый кашель, раздирая сознание, болела грудь.

Он постоянно жаловался, и наконец в мае 1946 года его перевели в лазарет. Тот размещался вне лагеря, в старом замке. Ему показалось странным, что лазарет никем не охранялся. Правда, держали взаперти в отдельной палате и без фельдшера не пускали в уборную и умывальню. Палата была большой и светлой, койка чистой и мягкой, да и пища стала более обильной. В окно постоянно проглядывало солнышко, радуя изможденное тело.

Пришла пора, и судьба смилостивилась над моим героем. С тех пор ее улыбка и до сего времени, несмотря на немалые предстоящие трудности, начинает обогревать.

Первой улыбкой был врач лазарета. Немец, в душе нацист и ярый антиамериканист, тайно старающийся помочь всем узникам американского лагеря. Он подверг пациента самому тщательному медицинскому осмотру. Прошла неделя, другая. На очередном осмотре врач сообщил, что американцы справлялись о ходе лечения и спрашивали, когда прислать машину.

Сердце пациента заныло в ожидании новых пыток. Поняв его состояние, врач улыбнулся и тихо добавил, что беспокоиться незачем, что у него открылся туберкулез, и требуется длительное изолированное лечение. И, продолжая улыбаться, подмигнул. Он надолго остался в лазарете и каждый раз на вопрос американцев, когда же пленник вернется в лагерь, врач пугал заразностью открытой формы туберкулеза. Это действовало безотказно.

Тот же врач помог ему связаться с внешним миром, с распределительным лагерем УНРРА для перемещенных лиц в окрестностях Касселя. В нем жили на положении беженцев насильно вывезенные в Германию рабочие разных национальностей. «Там вольный режим и много русских, – говорил он «пациенту». – К тому же лазарет оснащен отличной аппаратурой, которой заведует мой друг. Он пришлет предписание о переправке вас к нему для детального лечения. А там, даст Бог, про вас забудут».

Так и произошло. Видимо американскому офицеру надоело возится со столь мелочным делом и он пустил судьбу моего героя на самотек. Выживет – вновь привлечем, а если нет, то туда и дорога. Cудьба продолжала улыбаться. В новом лагере мой герой работает санитаром при лагерном лазарете и активно «лечится», насыщая организм не столько лекарствами, сколько продуктами. Наконец-то избавляется от чувства голода. Уходят мрачность и тоска. Появляются друзья среди французов, русских, голландцев. Разговоры только о будущем, светлом и радостном. Надеждой живут все эти измученные люди. Лишь иногда посещало воспоминание о допросах американского офицера, и сердце вновь пугливо сжималось.

Но время лечит. Месяц бежит за месяцем, мой герой ждет официальных документов для возвращения во Францию. Ему всего двадцать пять лет.

И тут… приходит любовь! Мой герой однажды увидел в лагере худенькую, изящную девушку, робко и пугливо глядящую на мир. А когда случайно встретил взор, то был поражен глубоким зеленым цветом больших чуть продолговатых глаз. Во взоре читались страх и беззащитность. И еще святая наивность. Редкое качество для бесправной рабыни. Он мгновенно влюбился и теперь всюду ее поджидал, старался быть у нее на виду. Но подходить стеснялся. Случай помог.

Она пришла в лазарет на обследование. Будучи санитаром, он помог ей переводить просьбы к французскому врачу-терапевту. Так узнал и имя, и неласковую судьбу девушки. Она была угнана немцами из Харькова, большого города восточной Украины, на работы и вот уже пятый год мыкалась, тихо страдая, не жалуясь. Покорная судьбе.

Поначалу жалость обуревала моего героя, и ее он принял за любовь. Они стали встречаться в лагерном клубе. Искренность и нежность, с которыми она произносила простые фразы, доверчивость и надежда обрести наконец опору в этом злобном мире, сильную мужскую опору, желание рассказать мужчине, защитнику и отцу, все что творилось в душе за эти годы насилия, родили любовь в его сознание. И в ее сердце тоже.

Горячую, страстную. Любовь к родному русскому человеку, жаждущему от него, именно от него, русского, защиту. Да и имя ее вселяло… Надежду.

Теперь их видели всюду вместе. А меж тем кончался уже второй послевоенный год. В моем герое, обретшем подругу-надежду, проснулась невероятная энергия. Он стал усиленно искать связи с родными во Франции. Быстро откликнулся брат, сообщив, что и они ищут его, что готовы всеми силами вытащить из лагеря и готовят документы. Вскоре влюбленные женятся и в бараке при лазарете им дают маленькую комнатенку. Даже устраивают свадьбу.

Это событие становится первым такого рода случаем в лагере беженцев, куда война согнала тысячи обездоленных людей. Буквально луч яркого света среди горя и безнадежности. Молодой муж уверяет жену, что скоро они уедут во Францию и начнут светлую жизнь.

Но документы приходят только на его имя. Жена – советская подданная и имеет права на выезд только в Россию. И тогда возникает безумная идея в сердце истосковавшегося по счастью человека – нелегально пробраться во Францию. Тайно, вдвоем. О, это особая история для дивной приключенческой повести.

Они исчезают из лагеря туманным утром. Пожитки в двух небольших рюкзачках, почти без денег. Пешком, на попутных машинах, где-то на пригородных поездах, ночуя в лесу, в развалинах маленьких городов, обходя военные посты, впроголодь, измотанные страхом, упорно двигаются к границе с Францией. Добираются до Саарбрюккена. Долгожданная свобода. Вот она, за рекой. Но здесь тщательно проверяют все машины и поезда. Мой герой мечется по небольшому приграничному городку в поисках выхода. И находит… спекулянта, контрабандиста, которому необходим крепкий парень, помощник для переноски товара. Они быстро договариваются, и беженец готов бесплатно помочь спекулянту, лишь бы тот согласился взять и его жену.

В те дни, по словам моего героя, стояли густые туманы. Они вышли в ночь, двигаясь гуськом в черно-белом мареве, нагруженные тюками с товаром. Шли долго. Наступило утро и густейший туман закрыл землю. Такой густой, что приходилось идти почти впритык, чтобы не потерять друг друга. Спекулянт стал часто останавливаться и наконец сказал, что они заблудились. Тогда впереди пошел мой беженец, твердо веря в свою удачу. Еще через час, идущая второй жена заявляет, что спекулянт, кажется, их кинул. Пропал в тумане. Кричать опасно и они вдвоем двинулись дальше. Показались какие-то домики.

Беглецы убеждаются, что пришли в тот-же городок, откуда и вышли ночью.

Но они не сдались. Слишком высок был накал энергии моего героя. Он находит дом спекулянта. Там только его взрослая дочь. «Отец не приходил, — сообщает она. И после настойчивых просьб молодого юноши и молящих глаз его жены добавляет, что готова помочь им переправиться поездом по своему документу и паспорту ее парня, живущего в Форбахе, на французской стороне границы. Они благополучно попадают в Форбах. Это уже Франция. Им хватает денег, чтобы купить билеты на местный поезд, и через четыре часа перед ними возникает… Париж.

Весна 1948 года. Промелькнуло почти восемь лет. В Париже они первым делом едут к отцу. Встречают очень холодный прием. Генерал подозрительно смотрит на сына, еле цедит слова и в конце короткого разговора советует уехать подальше из Парижа и вообще из страны. Молодожены спешат в Нормандию к матери и брату. Здесь встречают тепло и радостно. Брат, к тому времени ставший профессиональным футболистом, вратарем одной из основных команд страны, любимцем влиятельных людей в Руане, хочет помочь младшему с работой.

Но моему герою тесно в провинциальном городе. Проснулись былые амбициозные мечты, юношеские дерзания, и они, немного пообвыкнув в мирной сытой семейной среде, быстро возвращаются в Париж.

Снимают маленькую квартирку в мансарде под скатом крутой крыши, в старом центре древнего города. И вновь улыбается судьба. В перенаселенном городе от нахлынувших после войны страждущих он вдруг находит хорошую работу. Инженер-конструктор на большом заводе.

Быстро завоевывает авторитет, предлагая серию технических новшеств и изобретений. В этом он как рыба в воде. Богатая память души, как-будто освободившись от оков, начинает выплескивать энергию потоком. Дирекция и сам хозяин фирмы удивлены талантом конструктора-славянина. Его ценят, нередко премируют. Изящная жена устраивается швеей в модельный салон и вскоре становится закройщицей. Им необыкновенно хорошо вдвоем, любовью очерчены все поступки, мысли.

Воскресными днями и вечерами без устали гуляют, любуясь кипящей жизнью Монмартра, улочками «красных фонарей» в ярком свете кафе и ресторанов, веселой теснотой Латинского квартала, торжественностью Пале-Бурбон, уютом и красотой статуй и фонтанов Люксембургского сада. Здесь мой герой преображается в гордого учителя. Он рассказывает русской женщине из Украины, весьма далекой от мировой истории вообще и французской в частности, правду и мифы о великих французах, о событиях и тайнах древнего города. Всеми силами они стараются забыть страшные годы. И никакой политики, никаких друзей из прошлой жизни, напоминающей о страданиях.

Бурю восторга вызывает известие о беременности любимой женщины. Энергия мужа и уже отца бьет ключом. Он ищет и находит дополнительные заработки и теперь до позднего вечера мается над чертежной доской. Спешит домой. Пешком, экономя деньги. Одним махом взбегает на седьмой этаж и утопает в любви, покрывая поцелуями исколотые иглой пальчики маленькой швеи. Вскоре они узнают, что там, в таинстве женской сути, копошатся, крепко обнявшись, два младенца.

Это Бог, сам Бог, посылает поздравление, возмещая годы страданий. Он делится радостью с отцом, с мамой и братом. Последние от души рады, брат даже шлет немного денег. А вот довоенное равнодушие отца почему-то перерастает в открытую неприязнь. Где-то на подсознательном уровне внутреннее чутье сына подсказывает, что не нужно прямо и открыто выяснять причины неприязни отца. Лучше смолчать, пройти мимо… Лишь боль и чувство только ему понятного страха останется на всю жизнь. Отца он больше никогда не увидит.

Появляются на свет девочка и мальчик. Тесная квартирка заполняется криком, пеленками, дешевыми игрушками и, уж извините, тем специфическим запахом, что растопляет даже самые черствые сердца. Им трудно, не хватает денег, на седьмом этаже часто нет даже холодной воды. Нет и лифта. Днем приходится изящной швее спускать коляску по крутым ступенькам на улицу, а потом тащить, отчаянно стиснув от напряжения зубы, сразу двух малышей. Чтобы погулять, чтобы приобрести самое необходимое из питания. Правда, немного помогают сердобольные соседи, а вот злая консьержка ворчит и не позволяет оставлять коляску в подъезде до прихода с работы мужа. К тому же ей трудно общаться с людьми, что-то объяснить. Она плохо знает французский.

Муж приходит поздно, но всегда радостный и нежный. Как правило с букетиком цветов и маленьким пакетиком сладостей. Он знает, как жена к ним неравнодушна. И сразу бросается помочь. Постирать, погладить, а уж как готовит. Пальчики оближешь. Самые простые блюда из-под его рук казались ей изысканными, утонченными. И при этом постоянно целует свою Надежду, перемежая рассказами о работе, газетными новостями и смешными историями, о помощи с работой случайно встреченным русским. Никогда разговор не касается прошлого. Оно как-бы исчезло из сознания. Растворилось.

Вскоре жить стало легче. Моего героя все более ценят на работе, повышают заработную плату, премируют за изобретения. Его технический гений расцветает, и с ним утверждается вера, что впереди лишь счастье, безоблачное небо и ясное солнце. Дети чуть повзрослели, и теперь по воскресным дням они ездят в Булонский лес, в парк Багатель, и детскую коляску с двумя очаровательными младенцами можно было часто видеть среди аттракционов и обширного зверинца. Повторяю вам! Счастье царило в сердцах влюбленных и ни единого облачка не виднелось даже на горизонте.

Однажды маленькая швея почувствовала, что обычно радостное настроение мужа чем-то испорчено. Он ничего не говорил, а она подумала об усталости мужа. Работа, дом, дети и опять работа. Все навалилось на мужа. Даже ласки не отвлекают от мрачного настроения. Теперь он приходил нервный, совершенно погруженный в какие-то свои мысли.

Через неделю внезапно возник разговор. Муж уверенным, спокойным тоном человека, принявшего нелегкое решение, обняв жену сказал, что надо уезжать за океан.

Здесь недавно повстречал… Тут мой герой замолчал и лишь добавил: «Надо уезжать. Слишком многое напоминает о войне и страшном пережитом. А там, я слышал, легче сделать карьеру, добиться успеха. Да и вообще хочется раствориться в огромной далекой стране, избавиться, наконец, от случайных нежелательных встреч и от воспоминаний. Они мучат меня, не уходят, постоянно портят настроение».

Жена не стала углублять разговор. Она привыкла во всем полагаться на любимого человека, не спорить, верить и молча следовать за ним. Так ее приучили на родине, в России. Муж крепче прижал покорную жену, покрывая ее лицо и шею благодарными поцелуями еще и за то, что отпала необходимость объяснять, уговаривать, настаивать. Они сидели перед кроваткой и молча любовались детьми. Те крепко спали, повернувшись друг к другу лицами, причмокивая, вздрагивая, улыбаясь. Им снились добрые сны.

В 1951 году они уезжают с двумя маленькими детьми и невеликим скарбом. За счастьем! Опять помог брат. Связями и деньгами. Он к тому времени стал знаменитым вратарем сборной Франции по футболу и мог во многом помочь. Правда, поначалу их не пустили в США. Тут даже брат не мог ничего поделать. Пришлось приехать в Канаду. Здесь они прожили восемь лет. Самых счастливых лет.

Теперь я буду краток. Что много говорить о счастье? Росли дети в любви и бесконечных заботах. Мой герой был идеальным отцом. Его интересовало в них буквально все. Школа, друзья, спортивные занятия, увлечения. Он постоянно вмешивался в строй их мыслей, направлял, обучал. Не оставлял без внимания ни на час. Много рассказывал о России, о военных подвигах отца и предков, донских казаков.

Воспитывал патриотов. Дети, особенно сын, безумно его любили, гордились, и часто можно было видеть их вместе – на школьных вечерах, спортивных соревнованиях, загородных прогулках, совместных походах за грибами по лесам, на рыбной охоте в реках и озерах, изобилующих в окрестностях Монреаля.

Дети гордились отцом. Пожалуй, был слишком строг, подчас суров, слишком опекал. Но все во имя счастливого будущего. Мечтал вырастить мыслящих, свободных, интеллигентных людей.

И конечно, много и с увлечением работал. Его технический талант еще более расцвел. Он быстро продвигался по службе. Теперь у них была большая квартира, появилась машина, много новых друзей, появилась возможность путешествовать. Особо полюбилась рыбалка. Сидеть с удочкой на берегу полноводного озера Св. Лаврентия и размышлять о текущем и перспективах. Рыбалка для мыслящего человека много значит.

Здесь наступает полное молчаливое слияние с природой, Богом. В храме такого не бывает. Там перед тобой много разных лиц, добрых и злых, печальных и веселых, красивых и уродливых. Невозможно уйти от них. Невольно смотришь, изучаешь, возникают посторонние мысли, ассоциации, сравнения. Здесь же, в укромном уединенном уголке, окруженном молчаливыми деревьями и кустарником, под плеск и сияние водной глади наступает благодать. Чувствуешь поток упорядоченных мыслей, рождаются необычайные идеи, светлые мечты.

В Канаде судьба подарила моему герою дочь. Светловолосое ангельское создание. Вечерами, вчетвером склонившись над кроваткой ангела, от души веселится вся семья, и ни одной мрачной мысли не возникает в сознании отца. Просто не может возникнуть при виде искрящихся счастьем глаз жены и детей. В Канаде появились и друзья. Из семей русских дворян, покинувших Европу задолго до войны. Среди них многие из потомственных родов, когда-то составлявших гордость русской элиты. Они в основном спокойно пережили ад войны и политикой занимались, скажем так, умозрительно. Больше воспоминаниями о прежней сладкой жизни. Их дети получили хорошее образование в университетах США и Канады. Безмятежно, без напряжения работали, много путешествовали. И как правило, состояли в браках между собой.

Этакая естественная кастовость. Воспитывали многочисленных детей и внуков в устоях православных дворянских традиций. Поэтому моего героя, сына русского генерала и потомственного дворянина, беспрекословно приняли в свою среду. А уж он был рад вдвойне. Лучшего общества для детей и жены не мог и придумать. Лишь понаслышке новые друзья знали о русских политиканах и партиях в довоенной и послевоенной Европе и вообще были далеки от активной политической деятельности.

Собирались большие компании, и караван разноцветных машин увозил их в заснеженные леса разлапистых пирамидальных елей или на живописные поляны, убранные ковром нежных полевых цветов, привольно расцветших по берегам многочисленных голубых озер. Шум и смех детей разрывали тишину, разговоры взрослых наполняли спокойствием и рассудительностью.

Особо отмечались сочельники. Самые радостные праздники русской молодежи и взрослых. Среди них не было строго верующих, соблюдающих все обряды и посты. Но российские традиции двухнедельных зимних святок, растягиваемых до крещения, рассказы бабушек и дедушек о праздниках в Москве или в богатых имениях, роскошно убранные елки с подарками, редкостное изобилие застолий, катание на тройках с бубенцами по заснеженным равнинам сумели возродить и здесь. Далеко от родины. И это вызывало неподдельную зависть и удивление окружающих французов, немцев, англичан и прочих иноземцев.

На всех праздниках и сборах мой герой привлекал внимание. К своим 35–38 годам он стал солидным, респектабельным господином, знающим себе цену. Много испытавшее сознание выработало твердые принципы убежденного человека. Страшные тяготы войны не разрушили, лишь отточили, более ярко обозначили, высокие моральные устои, созданные вековыми культурными традициями русской элиты.

От него исходили благородство, обаятельность и убежденность. Эти качества привлекали окружающих. Он казался вечно светящимся маяком, указывающим путь в гавань доброты и взаимного уважения. Свет маяка привлекал и немало женщин. Они невольно тянулись к стройному светловолосому славянину. Я это почувствовал из разговоров с ним, услышав довольно интимные слова о внимании женщин.

Так продолжалось долгих восемь лет. По его словам, самых счастливых лет.

Но однажды все повторилось. Как ранее в Париже. Один из друзей в разговоре обмолвился, что в Торонто объявился некий Виктор Михайлович Байдалаков. Много и пространно говорит о необходимости организовать в Канаде и США по примеру Европы партию «Российский национально-трудовой союз». Необходимо, мол, объединить российские эмигрантские силы в Америке для борьбы с большевизмом в России, рассказывать что творится в российских застенках и концентрационных лагерях с десятками тысяч мирных людей.

С той поры мой герой стал приходить домой мрачным и нервным. И нередко срывался в разговорах с женой, но более с уже взрослыми детьми. А те недоумевали, привыкнув к ласковому, внимательному, доброму отцу. Он резко перестал посещать друзей, сторонился сборищ и праздников. И наконец, объявил жене, что нашел отличную компанию в Калифорнии, которая кажется заинтересована в его услугах.

В 1959 году он устраивается на работу в крупную американскую фирму в Калифорнии, занимающуюся разработками в военной области. Семья поселяется на юге штата, в небольшом уютном городке, полном яркого солнца и высоченных пальм, на берегу необъятного океана. Здесь мой герой полностью погружается в работу. Никаких друзей, никакой переписки. Лишь коллеги по работе. И вновь вовсю разворачивается его талант. Работает исступленно. В офисе, оставаясь допоздна, в машине, даже по ночам. Становится ведущим инженером-конструктором, затем руководителем большого коллектива инженеров. Не имея университетского образования.

В те редкие часы, когда он дома, тихая безвольная жена не узнает ранее любящего мужа и отца. Приказывает, часто кричит, ломает волю детей, заставляя делать и даже думать по своему. Дети взрослые, уже поступили в университеты и отчаянно сопротивляются жестокой воле отца. Порой бессмысленно, лишь-бы сделать по своему. А это еще более бесит моего героя. Он понимает, что не прав. Но ничего не может поделать с собой. И когда чувствует нарастание нервного напряжения, кризиса, то уплывает на лодке далеко в океан и… дико, надрывно орет. Слезы заливают лицо. Наступает облегчение.

Лишь в бесчисленных командировках, куда он нередко напрашивается сам, приходит освобождение от мрачных мыслей. Месяцами не бывает дома. Военные базы США на Окинаве и острове Мидуэй, объекты под Кейптауном и в южной Мексике, где он участвует в создании станций слежения за баллистическими ракетами. Новая Зеландия и даже станция Мак Мёрдэ в Антарктиде, где конструирует крупные центрифуги. Работа в Саудовской Аравии по созданию станций переработки морской воды и многое другое.

Он создатель массы малых и больших технических новшеств, участник многочисленных конкурсов и симпозиумов. Трижды становится инженером года среди специалистов-механиков военной промышленности США.

Весь мир, казалось, перед ним. Его энергия была неистощимой. Стал важной персоной. Его повсюду встречали уважение и почет. Лучшие отели, богатые машины с шоферами, обеды в шикарных ресторанах.

Нередки командировки и в Европу. Правда, из Германии мой герой постарался как можно быстрее уехать. Даже не посетил Берлина тем более Заксенхаузен… Зато необыкновенно радостной была встреча с братом в Нормандии. Несколько дней они не расставались, рассказывая и вспоминая прошлые годы. Отец к тому времени умер, а старенькая мама счастливыми преданными глазами смотрела на сыновей и часто осеняла крестом и бормотала какие-то молитвы. Мой герой, будучи в зените славы и успеха, давно забыл материнское равнодушие и барственность. Он предложил переселиться в Америку и вскоре перевез ее к себе.

Так длилось почти тридцать лет. Огромный, по нашим меркам, срок. Но в Америке не появились друзья, искренние и веселые. Возможно, не хотел таковых, боясь встретить слишком любопытных. Не знаю. Не было и бурных сочельников. Не было пикников. Тихая жена, с которой в отпускное время объездил чуть ли не пол мира, слепо и беспрекословно подчиняющаяся, была не в счет. Ей не мог высказать откровения души. Боялся, что не поймет, не встретит понимания, не найдет ожидаемого ответа.

Взрослыми стали дети. Окончили университеты. Сын – крупный ученый, морской биолог, профессор. Старшая дочь одно время работала в Госдепартаменте США. И не раз и не два посещала Европу с рабочими делегациями. Младшая даже была в России в роли переводчика с делегацией американских космонавтов. Вот только тесного контакта с детьми как-то уже не было.

Разъехались дети по городам и весям. Возрастающую непонятную отчужденность, недомолвки, мой герой объяснял тяжелой работой детей, семейными заботами, желанием редкие свободные дни провести с друзьями. Не со старыми родителями, с которыми уже и поговорить-то не о чем. Пойти же на откровенный разговор со взрослыми, семейными, работающими людьми, выяснить причины недомолвок, что-то объяснить, рассказать обо всем пережитом в те страшные восемь лет мой герой, кажется, побоялся.

С тех военных лет никому не открывал душу. Наступали мгновения, когда она рвалась от напряжения высказаться. И это желание возникало не один раз. Не поймут! Только Богу! Так он и делал, уплывая в очередной раз на утлой байдарке далеко в океан… А утром в сутолоке напряженной работы все забывал. Годы летели. Подошел пенсионный возраст. И хотя он еще был полон сил и мог-бы работать, но принимает твtрдое решение и в 1987 году уходит.

Никто, ни прямо ни косвенно, не выталкивал его с работы. Он сам так решил и заперся дома. Вскоре превращает дом в сказку. Золотые руки без устали порхают по комнатам и по маленькому участку приусадебной земли. Возникает страсть к рисованию. Идет учиться. В доме много картин, написанных маслом на холстах. Совсем неплохих. С моей точки зрения. В них есть чувство красоты и неплохого мастерства. Это его рук дело.

Затем увлекается гончарным делом. Покупает незамысловатое оборудование и… крутится, крутится гончарный круг. В доме и во дворе появляется много умело расписанных тарелок и ваз на темы крестьянской России. А что творится в его большом гараже?! От пола до потолка шкафы и полки набиты аккуратно разложенным инструментом, обернутым в промасленную бумагу. Малые и средние станочки тесно располагаются на стеллажах и столах. А как возделан его участок! Каждый квадратный метр площади цветет и благоухает. Огурцы, помидоры, перец, зелень и прочее в любую погоду дают урожай. Солит, маринует, складирует. Зачем? Кому?

Я поражаюсь, как он меня допустил к своему сердцу. Точнее, не к сердцу, а к переполненному сознанию. Допустил, потому что я никого и ничего не знаю о событиях предвоенных лет и войне, так сказать, на «западном фронте». В Америку попал поздно, в середине 90-х, и здесь никого не знаю по причине отсутствия языка. Поэтому и приоткрыл душу. Как форточку в космос.

Сейчас ему с женой вместе чуть более ста восьмидесяти лет. Он в полном уме и здравии. Выращивает перед домом диковинные тропические растения. Дарит моей жене и с такой лаской и любовью смотрит на нее, как-будто в последний раз. Мы нередко приглашаем их в гости. Они приходят в точно обозначенное время. Красиво одетые, чопорные и торжественные. Как истый дворянин, он любил после обеда отведать рюмку другую коньяка. Я не мог себе позволить французский и потому горячо рекомендовал армянский или молдавский, зная, что он никогда их не пил. Он снисходительно одобрял и армянский.

После второй-третьей рюмки водки языки развязывались, и мы рассказывали о смешных и печальных историях. Когда жены уходили в сад, то наступало время тревожных историй. Его историй! Он торопился рассказывать. Необходимо было выплеснуть наболевшее, черным комом застрявшее в тайниках души. Высказаться наконец. Чужому человеку, соседу. И он говорил и говорил. Бормоча, объясняя, чего-то как-будто вымаливая. Опьянев, плакал, по старчески размазывая скупые слезы. Дрожал морщинистый подбородок, дрожали пальцы. Он пристально смотрел на меня. То ли на меня, то ли сквозь. Будто мысленно прося прощение. У кого? А может, мне казалось.

Мою жену, как мать и бабушку, интересовала судьба его троих детей. Но спрашивать стеснялась, пока постепенно он сам рассказал о странной ситуации со взрослыми детьми. Все трое умных, красивых, крепких детей внезапно и одновременно прекратили общение с родителями и уже более четверти века, ЧЕТВЕРТИ ВЕКА, напрочь отказались от отца. Ни писем, ни звонков, даже родственников и общих знакомых просят не передавать никаких сведений о себе. Родители, главным образом отец, похоже давно умерли для них.

Поразительное явление. На моем уже немалом веку я не припомню таких случаев. Чтобы трое взрослых, мыслящих, интеллигентных мужчин и женщин, имеющих семьи, вдруг, объединившись, отказались от отца. Надо было случиться чему-то сверхъестественному или узнать что-то страшное, чтобы так решительно и бескомпромиссно порвать все отношения. Даже когда совсем недавно от раковой болезни скончался их сын, то сестры не сообщили об этом родителям. Видимо, такова была воля умершего. Родители даже не присутствовали на похоронах сына. Лишь через месяцы до них дошло это известие. И еще один небольшой нюанс. Мой герой до сих пор, хотя прошел почти год, не посетил могилу сына. Он не знает, где могила. Может, и знает, но боится потревожить покой. Мне неизвестны причины.

Так сложилась судьба моего старшего современника. Я рассказал о судьбе россиянина, невероятно талантливого и… одинокого. Никому в итоге не нужного. Никому не принесшего счастья. Несчастного по сути. Как ни кощунственно звучит, брошенного Богом. Безродного!

Трудно быть Человеком. Пути Господни неисповедимы.

7 января 2014 года.